Вместе

Мы всегда вместе: погибшие и живые.
Вечная память объединяет нас
и перед ней склоняет голову время…..

Часть 1.

Я смотрел на светло-голубой, выцветший за лето экран неба. Белыми барашками лёгких пушистых облаков сменялись кадры. Облака то сгущались, образуя причудливые сказочные фигуры, то вдруг разлетались, создавая иссиня-белую до боли знакомую пропасть. Я на секунду задумался о природе ассоциаций, но новый порыв ветра, принёсший на поле экрана многоголового дракона, прервал размышления и я в восторге смотрел на то, как борется с многоголовым страшилищем сказочный Иван-Царевич. Вот отлетают в разные стороны, одна за другой, головы-тучки, и из дракона получается маленький пушистый гусёнок, быстро плывущий по бескрайнему озеру. Завораживающее зрелище сопровождается музыкальным аккомпанементом тапёров-сверчков, очень красиво выводивших своими скрипочками неизвестного Мастера…

День сегодня задался на славу! Казалось, что земля и всё живое на ней в этот солнечный день «бабьего лета» прощается с уходящим теплом. Впереди промозглая холодная осень и долгая снежная зима, а сегодня природа как будто не хотела об этом думать. Всё вокруг радовалось и смеялось теплу и лету. Весело носились по воздуху стайки молодняка птиц, облётываясь перед дальней дорогой, суетились муравьи, готовя домики к зиме, лес стоял ещё такой радостно-зелёный. Всё вокруг радовалось чудесной земной жизни. Я тоже был частью этого праздника, и моя душа восторгалась в унисон природе.

Я лежал на спине на высоком песчаном холме, глядя на экран самого величественного в мире телевизора. Сегодняшний осенний день был ещё мне близок потому, что время «бабьего лета» наступало сейчас и в моей жизни.

- Да! Полтинник - это уже ближе назад, чем вперёд…немного грустно. Но! Разве можно в такой день думать о скорой зиме?! В руках ещё полно сил. Голова скрипит от обилия планов и идей. Ножки бегают. Глазки видят.

- Чего ещё-то, Господи!? Да и дело есть очень, очень важное, незаконченное. Важнейшее дело на этом этапе жизни.

- Да, конечно, много всего уже пройдено-прожито… и дом построен (не один). И дерево посажено (лес, наверное, уже целый). И дети выросли. Господь не дал сына, но двое девчонок скоро-скоро уже явят на свет Божий внуков.

- А как быстро пролетели эти пятьдесят! Вот только что вроде с босоногими пацанами бегали по июльским зеленям, собирая луговую землянику и щавель. Бабушка вечером ругала нас, улыбаясь, непонятным словом «аспиды» и наливала кружку парного молока на ужин.

- Вот дрожь в коленках на первом свидании и первое разочарование… вот слово «папа» из уст малышки-дочки.

- Папа, давай споём: «Милая моя, солнышко лесное…»

- Нет! Нисколько я не жалею о своём прошедшем лете! И песенку эту мы ещё не раз споём с тобой, дочка, а может быть и с твоей уже дочерью, - я пошевелился, стряхивая с руки муравьишек. Они по моему долгому бездвижию заключили, что им очень повезло с пищей перед зимой и пытались, если уж не целого - то по кусочкам, перетащить меня в муравейник.

- Вот народец, однако! Стоит только на минуту задуматься, и сразу становишься бесхозной пищей. А хозяева - муравьи знатные! - я улыбнулся своим мыслям. Движение вывело меня на секунду из благостности летнего дня, и сознание переключилось на другие мысли. На то – очень важное – в процессе чего я и оказался на этом песчаном бугре, на берегу красивейшего озера Валдайской возвышенности. Недавно здесь ещё вовсю хозяйничали колхозы - пахали, сеяли, а с тех пор, как умер Советский Союз, всё стало медленно приходить в запустение. Зарастать бурьяном и молодняком берёзок да ольшин.

Однако не ностальгия по усопшему Союзу и колхозам (хотя и искренне жаль их), привела меня сюда. Много лет назад эти места не были такими спокойными, как сегодня. В сентябре 1941-ого в этом бескрайнем небе пели иные птицы. Адские птицы. И несли они смерть. Всему живому в этой приозёрной красоте. Вой их «песен» заставлял врываться в песок солдат, ставших щитом на пути чёрной саранчи, рвавшейся к городу Ленина. Солдаты выстояли. Не отступили. Многие остались - кто в песках, кто в болотах - навечно. Они умерли, но дали жизнь моим родителям, мне, моим детям и многим-многим неродившимся ещё людям.

Долг свой перед этими героями Великой Отечественной я чувствую естественной необходимостью, частью своей нынешней жизни. Не я выбрал себе это дело – оно выбрало меня. Я руководитель поискового отряда: группы ребят, которые также как и я, мечтают закончить войну, собрав и похоронив погибших Героев. Вот по этой причине я и оказался на вершине холма, через который шла старая дорога, обрывавшаяся у воды, где в войну был мост через озеро.

Я лежал, отдыхая у только что откопанного Солдата. Он откинулся назад, убитый близким разрывом мины. Правая рука ещё тянулась к лежавшей тут же винтовке. Нехитрое содержимое вещмешка, ненужное больше солдату, лежало чуть в стороне. И главное! Из песка выбрался чёрный пластиковый пенал – медальон! Раскрыл я его дрожащими пальцами. Вот ведь! Сколько их уже найдено и каждый раз, когда кусочек чёрного эбонита оказывается у меня на ладони, руки начинают предательски дрожать. Очень тяжёлый он - судьба в нём человеческая. Вот сегодня повезло! В футляре хорошо сохранившийся бланк со всеми данными.

Я перевернул его: «Кто вынит прошу сообчить отцу Леониду Андреевичу…». Написанное карандашом из края в край последнее письмо. Мне, стало быть. Солдат 69 лет назад написал мне письмо… Мурашки по коже…

- Спи спокойно, Николай Леонидович, - я всё сделаю. Ты честно выполнил свой долг, я исполню свой. Отца не найду - найду тех родных, за кого ты умер здесь в тысяче километров от дома…

Не раз я уже приходил на эту безымянную высоту. Первый раз - после того, как прочитал в архиве скупую строчку из журнала боевых действий: «Неизвестный взвод в течение трех дней прикрывал переправу частей через мост. Дивизия переправилась через озеро практически без потерь и заняла оборону. Мост взорван. Бой затих к вечеру третьего дня. Видимо, взвод надо считать полностью потерянным… ». И всё.

- Какой взвод? Кто оставил его прикрывать отход? - много часов просидел я над пожелтевшими архивными бумагами, но впустую. Неразбериха первых месяцев войны сделала своё дело.

Взвод упорно оставался неизвестным. Ясность наступала очень медленно – с каждым найденным солдатом, с каждым найденным медальоном. Медленно, потому что не сохранила земля на холме внешних следов войны, ни окопа, ни блиндажа. Немцы оставили убитых на местах, где их застала смерть, присыпали только песком. Кого в воронке, кого в окопчике. Когда война кончилась…А когда война кончилась, в первую очередь надо было думать о живых. А значит - пахать и сеять. Вот поэтому всё засыпали и заровняли. Неплохое поле получилось. Погибших солдат же ещё некоторое время выдавали пятна ярко-зелёной травы, разбросанные по всему полю.

Через шестьдесят девять лет солдаты снова увидели свет Божий. На этот раз, чтобы собраться вместе и отправиться на свою последнюю боевую позицию, вечную. Строем. С почестями. Под «Вечную память». Последний раз услышать приказ командира «Огонь!» и трёхкратное автоматное эхо его слов. Солдаты поднялись, чтобы рассказать, как сражались в сентябре 41-ого.

Я много думал об их последнем бое. Общая картина медленно вырисовывалась. Но очень многое оставалось совершенно непонятным. Бойцы были из разных полков, явно собравшиеся вместе на этом пятачке. Были и ополченцы, и кадровые солдаты, и те, у кого в медальоне значилось «курсант». Объединяло всех одно: запись в документах: «Пропал без вести в сентябре 41-ого». Если с солдатами всё более-менее было понятно, то вот с командирами - проблема! Только один человек был найден с остатками офицерского обмундирования. Неужели один командир собрал этот отряд из перепуганных до смерти, отступающих солдат? Что сказал он им, понимая, что прикрывая собой переправу, погибнут все?

Я служил сам в Советской Армии. Был старшиной. Помню, как тяжело в мирное-то время объединить людей идеей, а тут - отступление, неразбериха, бегство. Да и сам командир какой-то непонятный. Ботинки на нем вроде армейские, но не советские. Решили, что американская помощь. Остатки формы больше похожи на современную: полевую, зелёную. Да и знаков различия не нашли. Портупея – да, пистолет «ТТ» в руке, остатки фуражки - всё вроде офицерское. Медальона не оказалось. Вот ведь! У всех солдат на этой высоте нашли, а у командира нет.

Вопросов было столько, что как-то, сидя у костра, кто-то из моих ребят сказал в сердцах: «Эх! Хоть бы на часок в тот сентябрь! Увидеть бы и понять, как оно было!»

Я пригрелся на тёплом песке с раздумьями о погибшем взводе. Натрудившееся за день тело отдыхало. Последняя мысль пронеслась словами моего парня у костра: «Эх! Хоть бы на часок в тот сентябрь! Увидеть бы и понять, как оно было!»

Вечное солнышко вышло из-за тучки, гладя ласковыми лучами и живого, и мёртвых…

Часть 2.

Из сонного небытия резко вывел, взявшийся вдруг ниоткуда, голос. Я видимо крепко уснул, потому что мозг никак не хотел считать реальностью речь человека, явно обращавшегося ко мне. Ещё долю секунды я размышлял о том, откуда здесь взяться постороннему мужику, и с идиотской мыслью: «Грибник какой-то, наверное…» - открыл глаза.

Нет, это был не грибник. Человек, которого я увидел, был настолько необычен для этого времени и места, что мои глаза, не желая верить в реальность, автоматически закрылись снова, убаюкиваемые внутренним голосом: «Вот до чего доразмышлялся! Теперь и во сне война сплошная… спи дальше…»

- Встать! Смирно! Солдат, где Ваше оружие?! - слова команды долетели откуда-то издалека, но по старой армейской привычке я вскочил на ноги. Одна рука судорожно застегивала воротник на немного потертой полевой военной куртке, которыми в этом году снабдил наш отряд великодушный спонсор, другой я тер лицо, смахивая со щеки прилипшие во сне песчинки. Внутри меня зрела злость на чьи-то дурацкие шутки - для человека, прослужившего в армии, слова команд как удар колокола над ухом. Пробуждает мгновенно, заставляя действовать. Я всматривался в человека, на которого предполагал обратить свой гнев, и чем яснее становилась голова, тем быстрее гнев сменялся удивлением. Крайним удивлением…

Передо мной стоял молодой парень лет 22-23-х, среднего роста. Немного худоват, в каких-то древних круглых стекляшках-очках. И всё бы ничего! Но одежда! Одежда, в которую он был одет!!! Я уж подумал, не планируется ли в наших местах этой осенью реконструкция боевых действий? Передо мной стоял русоволосый парень в форме лейтенанта Красной Армии времен Великой Отечественной. Новенькая, ни разу ещё не стираная форма немного топорщилась и была сильно перепачкана. В правой руке сверкал воронением новенький ТТ-шник. Офицерская фуражка была явно мала и съехала набекрень, удерживаясь на голове подбородочным ремешком. Было в его облике что-то ненастоящее, театральное какое-то. Как будто кадр из современного фильма про войну, но уж точно, что форму человек надел день-два назад и выбора особого не было. «Точно розыгрыш!» - подумал я и теперь уже окончательно проснулся.

- Что за маскарад, лейтенант?! Где Ваши люди?! - я решил сделать вид, что поддерживаю этот костюмированный спектакль, медленно оглядывая окрестности холма в поисках поддерживающей группы. И я её увидел… Вернее сказать, увидел людей. Много людей, которых здесь просто не могло быть!

Вдалеке у озера было просто столпотворение у переправы. На берегу, рядом с узким деревянным мостом, суетились люди в форме, жужжали и стрекотали моторами автомобили и какие-то тягачи. Ржали кони, запряжённые в повозки и передки пушек, с трудом удерживаемые в толпе ездовыми. «Какой, к чёрту, мост??!! Какие пушки?!» - я тёр глаза и тряс головой, явно не вмещающей происходящих событий.

Только теперь, осмотревшись, я начал понимать, насколько реальность все меньше и меньше походила на шутку…

С момента, как я услышал голос молодого лейтенанта, прошло всего десять секунд, но в эти мгновения окружающая действительность стала просто неузнаваемой.

- Кто Вы? Вас что, контузило? – тон лейтенанта сильно изменился, видимо сказался мой не очень подобающий ответ на его команды.

- Да. Наверно, чем-то меня и впрямь по башке шарахнуло.

- А ты чего раскричался-то? Где тебя этому учили? - я перестал нервно трясти головой и выпученными глазами смотрел то на лейтенанта, то на холм за его спиной.

Я стоял на краю свежевыкопанного стрелкового окопа. Позади лейтенанта цепочка таких же окопов уходила на обратный склон холма, как раз поперёк дороги к мосту. Именно так мы выкопали их с ребятами из отряда - на бывшем колхозном поле. Вот только сейчас в окопчиках копошились живые солдаты. Странно всё это было. Как говорилось в одной древней сказке: «…чем дальше - тем страннее...». Слово «живые», пролетевшее в мозгу, толкнуло вдруг к ужасной догадке - и от этого как-то тонко, на уровне обрыва, заныло в груди.

- Не может быть!!! Через шестьдесят девять лет после войны я откопал эти окопчики, нашёл погибших там солдат, познакомился с каждым из них, прочитав медальоны. Но тогда это были останки погибших. Это были мёртвые люди! Появилось желание подойти к роющим песок солдатам, чтобы проверить страшную догадку, но передо мной стоял молодой офицер, недоумённо взирая на мою мимику, явно контуженого человека.

- Кто Вы? - повторил лейтенант, разглядывая мою хоть и полевую, и военную, но явно ему незнакомую, форму. Между тем, пистолет командира уже оказался в кобуре, и выражение настороженности на лице сменило любопытство.

- Вы офицер?

- Какое сегодня число? - вопросом на вопрос ответил я, выигрывая время и пытаясь окончательно подтвердить появившуюся ранее догадку.

- 19 сентября 1941-ого. Утром прорвались фашисты. Скоро, наверное, здесь будут.

- Я собрал, кого смог. Задержать надо гадов, пока наши не переправятся, а потом и сами через мост уйдём, - он говорил обрывисто и как-то отрешенно.

Девятнадцатое сентября… все! Все вдруг в моей голове встало на свои места. Не знаю «как» и «почему», но я сейчас в 1941 г. В этот день немцы прорвали оборону, стремясь выйти к дороге на Ленинград. Ценой огромных потерь, нашим войскам удалось остановить последнее фашистское наступление на этом участке фронта.

Я почти наизусть помнил документы архива: расположение наших частей и частей врага; время и даты наступления, фамилии командиров. В моей планшетке лежат карты с нанесенными на них данными боевых порядков частей и мест сосредоточения противника, складов, штабов, огневых точек. В привычной поисковой работе карта-двухсотпятидесятиметровка 1941 года – незаменимый проводник по заросшим за семьдесят лет полям былой войны. Глядя из будущего, я знал, что здесь происходит сейчас и знал, что произойдет. Это знание отозвалось холодным покалыванием в конечностях и некоторой эйфорией: я знаю все, а значит, могу что-то изменить. План действий созрел в голове мгновенно.

Первое – лейтенант. Второе – кто я. Ну, а третье – как Бог на душу положит. Вчера, то есть 18-го сентября, у соседней деревни, погибли разведчики вместе с командиром, капитаном Озеровым. В 2009-м году мы нашли их в овражке, на окраине деревни.

Группа ночью вышла на немецкую засаду и приняла бой. В архиве разведчики числились пропавшими без вести, но нам повезло узнать их судьбу. Если я представлюсь командиром разведчиков то автоматически снимутся вопросы и по поводу формы и по поводу документов – в тылу врага и то и другое было лишним. Так, с одним вопросом решил. Мысли были, как никогда, ясны и четки.

Теперь – кто этот лейтенант? А! В голове, как фото, всплыл листок штабного донесения, с грифом «совершенно секретно»: «Посылаю в Штаб Армии развед. данные, переданные лейтенантом Морозовым А.Н., требующие проверки. Карта-схема прилагается».

Я помню, тогда пожалел, что в архивном деле не оказалось именно карты. Но теперь я знал, что на ней было, и знал, как зовут лейтенанта. Я припомнил все, что о нем было в личном деле: «Призван в начале 1941 г. Из рабочих. 17 сентября окончил курсы командиров (от всех этих курсов после прорыва 19-ого числа осталось только трое вчерашних курсантов)». Вот почему на нем такая новенькая форма! Эх, мальчишки, лейтенанты первого года войны! Сколько вас полегло!

20 сентября 1941 года Морозов А.Н. доставил в штаб дивизии секретные документы и воевал потом еще долго, до самого конца войны. Немецкая пуля все же нашла его под Прагой. Там с почестями его и похоронили.

Сейчас он стоял передо мной очень даже живой – вчерашний мальчишка с грустно-задумчивыми глазами цвета сегодняшнего выцветшего неба.

- Лейтенант Морозов? Александр Николаевич? - парень даже как-то приподнялся, услышав свою фамилию. Теперь это был уже не вчерашний мальчишка, а офицер Красной Армии Александр Николаевич Морозов.

- Я капитан Озеров, командир разведчиков. Вы, наверное, слышали про ночной бой? Так вот, у меня очень, подчеркиваю, очень ценные развед. данные, которые надо передать в штаб!

Эти слова явно оживили моего собеседника, и он глазами стал искать солдата, которого можно было бы отправить посыльным. Да, он слышал про бой и думал, что все разведчики погибли. А оказалось: капитан жив, хоть и сильно контужен.

- Я передам эти документы Вам и Вы доставите их немедленно! Это должен сделать офицер: информация секретна, вы понимаете?» - я знал, кто доставил мои данные в штаб, и старался подвести Морозова к этому.

Понимал также, что сам этого сделать не смогу: меня задержат без документов почти сразу же. А мое представление Озеровым закончится в Особом Отделе. Ну, а как бы еще отнеслись к человеку с совершенно секретными данными без документов? Да и в лицо капитана в штабе, наверняка, знали многие.

- Я не могу, товарищ капитан! Я собрал здесь солдат переправу прикрыть. Наши переправятся, а потом и мы уйдем за озеро. Немцы могут вот-вот подойти, - по словам парня было понятно, что он уже определил себе место в предстоящем бою. Как его убедить? Ну что ж, попробуем так, как его учили всего два дня назад.

- Лейтенант Морозов! Как старший по званию, я вам приказываю доставить секретный пакет в Штаб Дивизии, а командование вашим отрядом беру на себя! Вам понятен приказ? - я постарался вложить в слова интонации, знакомые курсантам по «учебке», добавив уверенность в его, Александра, исключительной роли в поручаемом деле.

- Сообщите солдатам о том, что передаете мне командование. Через пятнадцать минут я вас жду.

- Сработало! Офицер ответил: «Есть! Так точно!» - и быстрым шагом пошел вдоль стрелковых ячеек.

Я достал из своей полевой сумки карты и начал на обратной стороне одной из них быстро писать пояснения к густо нанесенным на карте условным значкам. Писал даты, цифры, номера немецких частей, состав, вооружение. Писал все, что мог вспомнить: и о количестве танков, идущих на прорыв, и о времени и направлении наступательных операций фашистов. Эх! Жаль, что я совсем мало поработал в архиве! Но ведь враг не смог здесь прорваться! Может, в штабе учтут мои данные, и погибнет солдат хоть немного меньше?

Я свернул исписанную карту и, сделав из другой импровизированный конверт белой изнанкой наружу - положил ее внутрь. Нашарив в кармане маленький рулончик канцелярского скотча, заклеил пакет, надписав его по имени командира дивизии. Толсто вырисовал в правом верхнем углу (для важности) «Совершенно Секретно»! Последнее же сделал, скорее, для возвращавшегося Морозова: он должен был чувствовать ответственность за документы, которые понесет!

Часть 3.

Вернувшийся с некоторым опозданием лейтенант доложил о том , что он известил всех бойцов, что в его отсутствие командовать взводом будет капитан Озеров. Он бегло взглянул на протянутый мною пакет, явно заметив угловую приписку и аккуратно сложив его, всунул во внутренний карман гимнастёрки, застегнул пуговку. Затем оправил топорщащуюся одежду, поправил опять накренившуюся фуражку и, козырнув мне и пожелав удачи, удалился в сторону моста. Бросил напоследок: «Я только туда и быстро обратно. Скоро я…»

Провожая его, я знал, что « быстро обратно» у него не получится. Да и о многом я знал « как было», но надеялся, что с моим появлением здесь, что то изменится.

Я тоже было взял под козырёк, но тут же заметил, что на мне нет головного убора. А вспомнив, как 30 лет назад нас, призывников, воспитывал старшина, резко отдёрнул руку от головы: «Руку к пустой голове не прикладывают», - немудрёно твердил нам старшина. Мы, помнится, немного посмеивались над его, на наш взгляд, неуклюжими словами - многие считали, что у них-то голова точно не пустая…

- Неплохо, наверное, учили в Советской армии, раз через столько лет вспомнил, - я невольно улыбнулся, вспоминая хитрые с прищуром глаза нашего кадрового старшины. Интересно, а стрелять-то я не разучился? Ведь когда-то очень неплохо это делал. Со школы всё по секциям да по соревнованиям, а в армии, когда узнали об этом - поставили инструктором по стрельбе, солдат «зелёных» учить.

Мысли снова удрали куда-то от действительности.

- Всё-таки без формы нехорошо: солдаты во мне командира должны видеть. Нехорошо, - с этой мыслью я оторвал взгляд от спины своего мелкого посыльного.

- Ну вот, это сделал. Остальным теперь займёмся здесь, на месте.

Солнышко светило всё также тепло, немного склоняясь к западу. Вырытый из окопов песок подсох и как-то тоже выцвел, рассыпавшись по ещё яркой зелени поля. Солдаты работы почти закончили и сидели каждый у своей стрелковой ячейки, ожидая команды.

Стрелковая ячейка - маленький окопчик… Последний рубеж солдатской обороны, а если не повезёт, то и могилка сразу готовая. Множество солдат подняли мы из таких окопчиков-могил. Упал убитый и всё: песок сам оползёт и прикроет останки… С этим конечно, удобно, а воевать-то как?! Прёт враг толпой, а ты вроде как один на всю эту прорву - никого не видишь ни справа, ни слева. Кто живой, кто мёртвый? Некоторые бойцы не выдерживали такой нервной нагрузки - руки в гору и плен со страху.

Нашли мы как-то вещи солдата. Медальон в подсумке с патронами. Стали искать родных, как обычно, а нашли… его самого! Живого! И это в 2008 году! Не судья я ему: уж очень изворотлива судьба на войне. Не выдержали тогда нервы солдатика в могильной одиночке, поднялся он с поднятыми руками, снимая на ходу пояс с подсумками. В немецком лагере выжил, Советские прошёл и вон сколько ещё прожил. Вспоминал ли о товарищах, присыпанных навсегда в соседних с его ячейкой окопчиках?

Мне было очень трудно подойти к солдатам. Тяжело смотреть в широко раскрытые глаза каждого из них, зная наперёд судьбу. «Трудно быть Богом» - вспомнилось название книги, прочитанной когда-то в детстве. Трудно….

- Да какой я Бог?!!! Я знаю, как умрут эти люди, - и что? А может, попробовать как-то иначе? - сердце забилось учащённо - может, попробовать их спасти? Немного ободрённый мыслями «посмотрим ещё кто кого», я двинулся вдоль отрытой обороны, оглядывая округу на предмет её удобства. По дороге, мимо к переправе, проскакивали одиночные запоздавшие машины, скрипели не смазанными осями телеги.

К первому солдату, доедавшему остатки пищи из котелка, подошёл уже не я, а капитан разведчиков Иван Озеров. Бойцы должны верить в командира, зная, что на войне в его руках их жизнь. Разведчик Озеров был храбрым, ответственным командиром, известным у солдат, - и многие не раз просились к нему в разведроту.

- Прости, Иван Михайлович, что представился твоим именем: так было надо! Солдат при моём приближении попытался вскочить, облизывая ложку, но я остановил его жестом. Это был Марочев Никифор Еуплович… 1911 года рождения. Алтайский кержак из ойратской долины. Дома жена осталась, сын Фёдор… Крепкая была семья староверов! Никифор здесь закрыл собой свой далёкий Алтайский дом. Пропал без вести алтайский мужик, а жена всю жизнь ждала мужа. В 2009-ом мы нашли живым сына Фёдора. Было ему уже 76 лет. Он, собравшись, четыре дня ехал из Сибири поклониться отцовской могилке, да отвезти горсть песка на могилу матери…

У следующей ячейки прилёг, прикрыв пилоткой глаза, Азанов Павел Иванович. 1922 года рождения, мальчишка совсем, курсант. Только что принял присягу, с Урала… Дальше - Егор Модин из-под Москвы… Я помнил их всех поимённо. Помню, как в документах эксгумации рисовал схему, обозначая и подписывая последнее пристанище каждого.

Вот там за кучей камней выбрал себе позицию Белкин Фёдор, тоже с Алтая. Далеко уже не мальчик. Работал до призыва председателем колхоза, а как враг пришёл, - первым записался на фронт. Не разбирались особо в первые дни войны в военкоматах, кого призывать, кого - нет. Вот и лежал сейчас в окопчике у камней отец 10-ти малолетних детей. Столь далёкий от войны человек, что боялся вида крови, курицу не мог убить, - как скажут через 69 лет, стоя у его останков, две родные дочери. Две только живые остались. Остальные с голоду померли в войну. Не прокормить одной матери было стольких…

- Извини, Фёдор Степанович, я тебе об этом не скажу. Да может, всё же всё как-то иначе повернётся. Да и что говорить-то!? В 35-ть лет ты знаешь, зачем ты здесь, кто за твоей спиной. За чьи жизни ты готов отдать свою, научиться убивать врагов.

Я шел мимо своих солдат (теперь мы вместе - это мои солдаты), к их удивлению спрашивая про то, как у них дома. Пишут ли родные. Что-то советовал по устройству окопчиков, отвечал на редкие вопросы - все собравшиеся здесь знали боевую задачу. Останавливался у каждого и просил показать медальон. Двоих курсантов, у которых в чёрном футляре хранились иголки и нитки, отругал и приказал им заполнить бланки медальонов. У солдат, погибших на этой безымянной высоте, медальоны были у всех. Теперь я знал почему…

Около дороги, пересечённой нашей обороной, я остановился, вглядываясь в её ухабистую даль. Невольно подумал, что начинаю воспринимать себя частью происходящего… Дорога шла от деревни, сворачивая с большака к озеру. Узкая коса, ведущая к мосту, была замечательным местом для заслона. Метров сто шириной была она с одной стороны, заканчиваясь высоченным обрывом в воду, а с другой - низеньким болотцем с осокой и кочками.

Место-то хорошее, да вот вооружение у моих бойцов слабовато. Проходя мимо солдатских укреплений, я обратил внимание на то, чем воевать придётся. Две самозарядных винтовки Токарева (СВТ), двадцать магазинных системы Мосина ( к которым накрепко прикипело прозвище- «трёхлинейка» обусловленное способом измерения диаметра ствола ), среди которых глаз выцепил образцы чуть ли не от царя-Гороха. Двое же вообще без винтовок: по гранате на брата и всё! Они были из второго полка ополчения, прибывшего только вчера. Переодеть и помыть успели, а вот оружие выдать - нет.

Мужики были взрослые, говорят, в гражданскую ещё вместе воевали. Соседи, из одной рязанской деревушки. В двадцатых в пулемётной роте в одном расчете сражались, а сейчас вот и винтовок не хватило. Посмотрел я на них: да крепкие мужики! Близки они мне по духу. По одной РГД-хе ( ручная граната) на человека, а смеются, пытаясь ещё и меня подбодрить: «Не боись, командир! Одолеем вражину! Не впервой! Будут немцы - мы себе с чаво палить-то найдём!»

- Эти точно найдут! Такие ушлые, что и винтовку достанут, и ночью через минное поле в деревню за самогоном сгоняют - глаз да глаз за ними нужен. Страх в гражданскую потеряли - ни бога, ни чёрта не боятся. Только вот таких, как Паша Азанов - половина, двадцатилетних.

- Да что там! Все на этом холме крепкие духом собрались. Все. Никто не сбежал. Все сражались до последнего. Это я знал точно…

Часть 4.

В дорожной дали показались то ли одна, то ли несколько тяжело идущих автомашин. За поднимающимся из-под колёс маревом никак было не разобрать их количество, но по звуку двигателя угадывались наши полуторки. Движение к переправе практически прекратилось. Это был верный признак того, что ждать фашистов осталось недолго. Машины на горизонте скорее всего были последними, которым удалось ускользнуть от наступающих немцев.

- Эх! Нам бы сюда несколько пулемётиков, - я помечтал, прикидывая, куда их поставить и вдруг вспомнил - пулемёты были! Точно были! Несколько ячеек в 2009-ом были просто завалены гильзами и пустыми дисками от ДП (ручной пулемёт Дегтярёва или «дегтярь» в простонародии). Откуда же они возьмутся, если их сейчас нет? Наверное, что-то всё же изменилось с моим появлением здесь… и не в лучшую сторону. Пулемётное размышление меня немного расстроило, ну да надо воевать, чем бог дал! Как всегда, по-русски.

- Солдаты! Слушай мою команду! - я удивился сам своему голосу.

- Всем занять окопы, приготовиться к бою! - удивился я, как раскатисто в этой тёплой тишине прозвучал мой приказ. Пашу Азанова, придремавшего на бруствере, он просто сдул в окоп, и через секунду оттуда показалась его башка в зелени каски. Другие тоже стали надевать шлемы. Позвякивали передёргиваемые затворы. Звуки металла в тревожной тишине напомнили песню каких-то недобрых сверчков. Сверчки же живые почему-то примолкли, или я просто больше не слышал их.

Автомашины тем временем приближались. За двумя грузовыми газиками на некотором отдалении тянулся третий, натужено пыхтя и чихая явно неисправным двигателем. Проезжая мимо нас, из кузова высунулся красноармеец и прокричал на ходу, скрываясь в поднятой пыли: «Немцы на большаке! Мотоциклисты!»

Две полуторки скрылись за поворотом дороги, а третья всё ковырялась в 150-ти метрах от наших окопов и вдруг остановилась совсем. Три фигурки забегали возле неё. Из-под капота валил пар и в тишине дальний гул переправы изредка пробивали крики одного из пассажиров, размахивающего пистолетом.

- Командир наверное, - успел подумать я, как вдруг всё содрогнулось. Поднялся песчано-грязный «цветок» в небо в 300-х метрах за стоящей машиной, и по ушам ударил резкий звук разрыва. Я спрыгнул (скорее свалился), в пустующую рядом ячейку - уже на лету видя, как фонтаны, поднятые немецкими снарядами, - стали возникать по всему холму. Закрыв уши руками и вжавшись в землю, я чувствовал, как артналёт идёт шквалом по холму, накрыв наши позиции и вот уже удаляясь к переправе. Песок сыпался сверху, будто кто-то лопаткой его специально бросал на меня. Близкие разрывы давили, втаптывали в песок, выжимая из каждого бойца остатки его храбрости. Перед этой все уничтожающей мощью человек был мелкой незаметной букашкой, из которой любое точное попадание сделает просто мокрое место.

Я раньше слышал не раз, как рвётся тротил, когда приезжали на место нашей работы сапёры для уничтожения валяющихся повсеместно неразорвавшихся бомб и снарядов. Но тогда всё было по-другому: взрыв был, как бы сказать, мирным, что ли… оберегал людей от случайностей. Сейчас же грохот нёс смерть мне, моим товарищам. Ощущение, что тебя стараются убить - никаких приятных эмоций не несло. Я бы сказал, даже наоборот - ощущался непонятный дискомфорт в области таза. Я надеялся, что был морально готов к предстоящему бою: и служба в армии, и долгие годы работ в местах боёв, но… самоуверенность взрослого мужика рассеялась первыми же разрывами обстрела. «Как же сейчас мальчишкам-то?» - проскочила мысль в момент, когда очередная взрывная волна приподняла моё не самое лёгкое тело в невесомость и снова бросила на дно.

Всё стихло так же, как и началось - внезапно. Стряхнув с одежды землю, я вылез из окопа. В ушах звенело и немного покалывало. Воздух вокруг был полон смрада взрывчатки и не осевшей пыли. Зелёный ковёр поля изрыт оспинами ещё дымящихся воронок. Машина, несколько минут назад стоявшая на дороге, лежала перевёрнутая на обочине, а вокруг нее валялось содержимое кузова и тела пассажиров. Я остановил на них взгляд: вот один зашевелился и сел. Двое же продолжали лежать без движения. Понемногу стали подниматься из ячеек и каски моих бойцов. Глаза постепенно промаргивались, и медленно возвращался слух.

- Фролов, Иванов! За мной к машине! - позвал я соседей-рязанцев, увидев, как они вынырнули из своей ячейки (они по привычке и окоп себе выкопали двухместный под пулемёт).

Около машины мы все втроём были через минуту. Близким разрывом её перевернуло вверх колёсами, изрешетив осколками кабину. Один из красноармейцев сидел на земле, тряся головой и не очень понимая ещё, что произошло. Рядом с ним лежал офицер. Осколки снаряда попали ему в грудь, просто разорвав ее в клочья. Ещё не остывшая рука крепко сжимала вынутый из кобуры пистолет. Фуражка, отлетевшая на пару метров, поблёскивала кокардой из-под осыпавшего окрестности песка. Второй солдат (видимо, шофер), был ещё жив, но жизнь на глазах вытекала из него через перебитые артерии на ногах. Обе ноги шофера были перебиты осколками и раздробленные кости торчали из порванных в лоскуты галифе.

Мои спутники засуетились около него, перетягивая ноги выше колен поясными ремнями. Раненый пока был в шоке и не ощущал боли, пытаясь как-то приподняться на руках. Рядом с кабиной машины валялся вещмешок. Я развязал его, пытаясь найти что-то для перевязки. Рюкзак был, скорее всего, командира и в нём нашлась аптечка и много перевязочных пакетов. Протянув найденное подскочившему Фролову и прихватив вещмешок с собой, я вернулся к телу командира. Хотел забрать документы, но на месте нагрудного кармана гимнастёрки зияла просто громадная дыра.

- Вот ещё один безымянный, - подумал я, вытаскивая из начинающих уже коченеть пальцев офицера пистолет. Надо будет позже похоронить, - я стряхнул песок, поднял фуражку и выпрямившись, осмотрелся.

Дым приподнялся над землёй, пыль почти совсем осела, испачкав нарядную зелень. Хорошо просматривалась пустая дорога к деревне - больше ждать с той стороны наших видимо, не придётся. Озеро и переправа пока только угадывались - там обстрел закончился позже и пелена смертоносного марева ещё не отступила. Линия окопчиков, перемежающихся воронками, просвечивала кое-где ещё свежим, чудом не засыпанным пылью, рыжим песком да зелёными грибками солдатских касок.

Выскочившие из машины вещи лежали вокруг неё, немного присыпанные землёй. Чего тут только не было! Видимо, люди грузили в спешке всё, что попадало под руку: рядом с испачканными ватными матрацами, один из которых дымил смрадом горящей ваты, находились зелёные ящики с минами, рассыпавшиеся банки с консервами поблёскивали серебром олова, деревянные ящички с патронами лежали горкой. И ещё было много бытового солдатского скарба: одеяла, перевязанные верёвкой упаковки с формой, топоры, лопаты… Рассматривая это солдатское богатство, я обратил внимание на три очень знакомых продолговатых зелёных ящика. В таких обычно на складах хранилось стрелковое оружие.

- Вот и хорошо! Будут винтовки моим бойцам, - порадовался я находке. Подойдя к ящикам , открыл один. Содержимое меня очень порадовало - удобно устроившись в специальных колодках, в нём расположились три ручных пулемёта Дегтярёва!!! Приятное открытие: я-то надеялся только на винтовки. Ну, вот теперь можно и повоевать! Я вдруг вспомнил (и это воспоминание пришло откуда-то очень издалека, как будто из давнего-давнего сна), что окопы которые мы с отрядом откапывали через 69 лет, были просто засыпаны пустыми пулемётными дисками и стреляными гильзами, а в одном окопе среди этого металла сидел у стеночки солдат с обеими перебитыми ногами…

В двух других ящиках также поблёскивали сталью ДП . Коробки же с дисками в огромном количестве обнаружились под перевёрнутым кузовом машины. На один взвод 9 пулемётов!

- Ну, держись, фашисты! - я зло усмехнулся, сжав до скрипа зубы.

Один из перевязывавших шофёра рязанцев подошёл ко мне и, увидев пулемёты, просто запрыгал на месте от радости.

- Ага! Ага! Ага! Вот теперя-то дадим сволочам фашистским просраться!!! – и, схватив два ящика за ручки, он уже собрался тащить их к нашим окопам, но я его остановил.

- Сначала раненого заберите, а затем возьмите ещё солдат и всё что нужно, перетащите к нам. В первую очередь оружие и патроны, - Иванов ответил почему-то «понял» вместо «есть» и вернулся к товарищу, уже изобразившему из лопат и шинелей импровизированные носилки. Я подождал, пока парни с носилками двинутся к окопам и, засунув пистолет в карман, а фуражку водрузив на голову, двинулся им вслед. Надо было провести ревизию отряда после обстрела, да и готовиться к бою. Времени оставалось до появления немцев явно немного - от силы полчаса-час. Оставшийся в живых, но контуженый взрывом красноармеец побрёл за мной, размазывая текущую из ушей кровь и что-то несвязно бормоча.

Всё моё воинство собралось в маленьком овражке у дороги. Я глазами сосчитал солдат. Не хватало одного. Я присмотрелся: среди перепачканных копотью и пылью не было Фёдора Белкина. Ещё двое в красно-белых бинтах лежали у свежей песчаной осыпи.

- Кто видел Белкина? – мой вопрос прозвучал как - то слишком громко в послеобстрельной тишине.

- Отвоевался Фёдор. Так возле своих камней и лежит… - произнес кто-то из солдат.

- Редеет мой взвод, а вот-вот немцы попрут, - подумал я, поймав себя на слове «мой». Моим он стал не вдруг, сейчас, когда я оказался в 41-ом. Я сроднился с этими людьми - героями в своём молчаливом подвиге - тогда, когда, держа в руках их останки, проникал в судьбы каждого, представлял, как умирали они за Родину: тихо, без бравад и без надежды на спасение. Мне уже тогда казалось, что я был среди них частью общей судьбы одного неполного взвода. Днём я искал и выкапывал бойцов, а ночью частенько снился бой. Яростный бой – я стрелял по фашистам из раскалившегося пулемёта с единственной мыслью: «Дай бог, чтобы патронов на них на всех хватило!» Потом вдруг наступала темнота и… начинался новый день. Я снова ехал на песчаный холм к своему взводу…

Сейчас, стоя перед опаленными войной солдатами, я был рад, что как-то вот вдруг оказался среди них.

Спрыгнули в овражек мои невольные санитары и, прислонив к стенке оврага шофера с перебитыми ногами, ждали - как и другие - моих распоряжений.

- Фролов, Иванов! Возьмите с собой пять человек и бегом к машине! Пулемёты, патроны - всё быстро сюда! Остальным: занять позиции в своих ячейках, приготовиться к бою. Сейчас немец попрёт!

Овражек опустел. Остались только трое раненых. Все были без сознания и понять по ним - живы ли - было невозможно, только шофёр полуторки иногда постанывал. Я поправил их, как мне показалось, поудобнее и выбрался из оврага. Надо было подумать, как правильнее построить оборону.

- Так. По фронту разместим шесть «дегтярей», - я прикидывал глазами сектора обстрела - остаётся ещё три. Меня определённо радовало это военное богатство - девять ручных пулемётов на взвод! ( Сказка для сорок первого года!) А ещё два - я посмотрел на фланги обороны. Склон холма заканчивался приозёрной сырой низинкой с невысокими холмиками-кочками. Если обойдут по низу, плохо придётся – вот здесь мы и разместим спецов-рязанцев: Иванова справа, Фролова слева. И не обойдут «гансы», да и огонь с фланга может пригодиться.

Пока я планировал, подошли тяжело гружённые пулемётами и коробками солдаты, обмениваясь короткими фразами. Радовались неожиданному вооружению: воевать-то с оружием явно удобнее, чем сапёрными лопатками. Пятерым я сразу сказал, в каких ячейках занять позиции, а пару земляков-пулемётчиков попросил остаться. Велел им выбрать себе место на кочках в низине, замаскироваться и не вступать в бой, пока немцы не втянутся на косу, да и патронов взять побольше. Рязанцы ушли, а я снарядил пулемёт для себя, передёрнул затвор - простая русская машинка издала приятный лязг хорошо смазанных механизмов.

- Пистолет плюс пулемёт - что ж! Теперь повоюем! - Я пошёл к центру полукруга нашей обороны, к тому месту, где пересекала её дорога. Бойцы в ячейках позвякивали оружейным железом да изредка задавали один и тот же вопрос: «Скоро уже, товарищ капитан?» За меня им отвечал стрёкот мотоциклов и гул другой техники со стороны деревни. Скоро! Я приказал всем затаиться и подпустить врага поближе, а сам спрыгнул в ячейку Федора Белкина. Ему она уже была без надобности – остывающее тело алтайца лежало у камней, иссеченное осколками.

- Почему он не спрятался? Не успел? Не понял? - Фёдор лежал точно в такой позе, как его потом и нашли: поджав под себя ноги и придавив телом карабин.

Первыми на дороге появились пять мотоциклов с колясками. Они быстро приближались, и скоро уже можно было различить лица в защитных очках и покачивающиеся на колясках пулемёты. Разведка.

- Никому не стрелять! - крикнул я приготовившимся солдатам.

- Себя не обнаруживать! - сам отложил в сторону пулемёт и, достав пистолет, прицелился из него в первый мотоцикл, который вылетел уже метров на пятьдесят к нашим окопам, оторвавшись от общей группы.

Немец за рулём увидел меня и направленный на него пистолет очень поздно. После моего третьего выстрела мотоцикл вильнул вправо с дороги и заковырялся в придорожном кювете, накрыв коляской стрелка. Остальные четыре, притормозив, стали разворачиваться, поливая наугад из пулемётов окрестности. Развернувшись и не останавливаясь, мотоциклы скрылись за отдалёнными кустами на дороге. Ну что ж! Всё прошло как нельзя лучше! Сейчас доложат, что по ним стреляли из пистолета и только, а значит - тратить на пустое место снарядов больше не будут - пойдёт сразу пехота. Теперь надо их подпустить поближе, так чтобы ни бомбить, ни обстреливать не могли, и огонь! Поглядим-посмотрим, что тут ещё получится!

То, что я размышлял правильно, стало понятно очень быстро - я только и устроился с «дегтярём» (положив запасные диски рядом), как на дороге вдалеке показались грузовые машины и из них посыпались как горох чёрные точки. Немецкие солдаты развёртывались в цепь заученно быстро. Вот развернулась одна цепочка, вот вторая, третья… да господи! Сколько же их там! Высадивши солдат, грузовики поспешили обратно, а солдаты в серых мундирах двинулись в нашу сторону. Я попытался их считать, понимая, что это сейчас делают и мои солдаты. На двести сорока трех сбился со счёта… да, немало! Только бы бойцы не запаниковали! Хотя… о чём я?!!! Знаю же, что не запаникуют!

Как тараканы, вражеские солдаты расползлись по пологому склону холма, двигаясь на нас вдоль дороги. Они двигались почти бегом и на расстоянии метров триста, видимо по команде, первая цепь открыла огонь. Клонящийся к вечеру день вдруг огласился разноголосием оружейной пальбы и закипел песок на брустверах солдатских ячеек множеством рыже-жёлтых фонтанчиков.

- Рановато! Это так, для испуга! - подумал я, выбирая себе цели, чувствуя, как напряглось всё тело перед боем. Самым главным в моей, да и всех моих солдат в этой жизни…

Я нажал на спусковой крючок, целясь в офицера, когда до него оставалось не более ста метров. Тут же загрохотали и все остальные пулемёты, очереди которых перемежались дружной винтовочной пальбой. Эффект засады оказался просто поразительным! Первую шеренгу наступающих просто сдуло! Бегущие солдаты падали как подкошенные! Но это было только начало! Бегущие следом стали прятаться в оставшихся от обстрела артиллерии воронках и скоро уже оттуда застрекотали швейными машинками немецкие пулемёты. Вот это уже было серьёзно!

- Прекратить огонь! - прокатилась эхом моя команда по ячейкам. Мысль была простая – стрелять по спрятавшимся неэффективно. Пусть поднимутся в рост! Артиллерия немецкая работать не может и остаётся - или вперёд, или назад. Вперёд скорее - вряд ли мы смогли испугать фрицев. Сейчас оправятся от неожиданности… и держись!

Пришли в себя фашисты очень даже быстро - я только и успел-то диск заменить на пулемёте. При поддержке трёх устроившихся в воронках пулемётных расчетов стали подниматься полусогнутые серые фигурки и то рывком, то петляя как зайцы, стреляя на ходу, приближаться к нашим позициям. Снова как будто зашевелился весь холм вдоль дороги. Наш огонь из засады разве что немного проредил боевые порядки немцев – серая тьма неуклонно приближалась, грозя накрыть мой взвод, дотянувшись до переправы. Передние ряды, опасаясь нашего огня, немного притормаживали и последующие цепи очень удачно сближались, становясь отличной целью для двух пулемётов, оставленных мной на фланге в засаде. Я снова прильнул к своему, ещё не успевшему толком остыть пулемёту, щурясь от лучей садящегося за тучку солнца.

- Огонь! – то ли крикнул, то ли произнёс я, не услышав собственного голоса и видимо, нажав на спуск на долю секунды раньше. Своя очередь как всегда сразу же оглушила, но по стрёкоту, который всё же был слышен рядом, было понятно, что команду услышали. Однако услышали не все - стрельба с нашей стороны стала заметно реже - кадровые немецкие пулемётчики знали своё дело. То вдруг оживал рядом новый пулемёт, то затихал незаметно.

- Эх, ребятки, ребятки! Солдатики мои! Держитесь!- я как будто от боли дёргался, ощущая, как, одна за одной - отлетают души этих оставшихся не замеченными героев войны….

Немцы, видимо получили приказ взять переправу до темноты. Они столь упорно двигались вперёд к нашим окопам, как будто и не замечали падающих рядом с ними товарищей.

Наш огонь явно редел непропорционально немецким потерям. Я заволновался, что не удержим позиции – если только фашисты дойдут до рукопашной, нашему маленькому отряду ничего не светит. Сомнут нас числом за несколько минут. Почти все наступающие втянулись уже в сектор обстрела нашей засады, а пулемёты рязанских парней молчали.

- Неужели убиты? – подумал я, срезая короткой очередью очередного немца и тут вдруг искры посыпались из глаз и стало темно…

Видимо я был недолго без сознания, потому что когда смог проморгаться от залившей лицо крови, солнце только - только село за тучу. Я вытер рукавом кровь с лица и осмотрелся. Пуля попала в ствол пулемёта и рикошетом угодила мне в каску. Пробила её и, окончательно потеряв силу, рассекла кожу на лбу. Это всё же напоминало неслабый удар дубинкой по голове. Повезло! Осмотрев испорченный «дегтярь», я выглянул за бруствер.

- Ой, здорово! Ой, молодцы! - улыбка расплылась невольно у меня на лице. Выждав, ударили с фланга мои пулемёты. Они били прицельно по засвеченным немецким пулемётам и, уничтожив их, взялись за смешавшуюся и побежавшую от неожиданности пехоту. Ну что ж! Это была маленькая победа! А наши пулемёты, всё не смолкая, поливали бежавших в беспорядке врагов. Они уже даже почти не отстреливались - просто бежали в даль темнеющего поля. День кончался. Для многих серых холмиков на поле и моих добрых товарищей в ячейках это был последний солнечный день в их жизни…

Часть 5.

Ночью было довольно прохладно: я даже вспомнил об оставленной в машине (там - в прошлом… или будущем?), тёплой куртке и усмехнулся, представив, как бы выглядел сейчас в ней. Голову мне перевязали подошедшие рязанские ребята. У них ещё от разбитого грузовика были по карманам бинты рассованы (запасливые!). Были они возбуждены прошедшим боем и Фролов всё повторял, тыча в темноту уходящей дороги: «Во наложили-то! Во наложили! А ты не лезь к нам, зараза!»

Я приказал всем собраться снова в овражке. Да…! Не густо нас осталось! Восемнадцать человек, из которых шесть раненых. Умер в овражке шофёр с перебитыми ногами. Умер и ещё один солдат, раненый во время артобстрела. Ну а те, кто в ячейках сейчас лежат… Нам бы только выстоять, пока дивизия переправляется! А убитых, придёт время, похоронят.

Спать пришлось мало. Все, кто мог двигаться, готовились к завтрашнему бою. Я приказал перекрыть овражек бортами от машины и засыпать песком - получился небольшой блиндаж. Послал посыльного на переправу узнать, что да как. Может и нам уже пора отойти. Посыльный вернулся, не оставив нам надежды: танкетка, въехав на мост, сломалась и перегородила дорогу остальной технике. Вот уж не везёт! Под покровом темноты рязанцы притащили от полуторки цинки с патронами и занялись заряжением дисков к пулемётам. Кто-то поправлял и углублял свой окопчик, кто-то погибших присыпал песком с бруствера - всем хватило забот ночью.

Немцы ночью не полезли - в первые месяцы войны они предпочитали ночью спать. Изредка только постреливали из пулемёта «абы куда» да пускали осветительные ракеты. С рассветом я собрал всех в блиндажике, помятуя о классике пехотного боя: сначала начнётся артобстрел, вчера заставший нас врасплох. Неправильно конечно, собирать всех в одном месте, но я помнил где находились бойцы в 2010-ом году. В блиндажике погибших не было.

У немецких миномётчиков завтрак закончился быстрее, чем у нас - мы только начали перекусывать притащенными ночью консервами, как вслед за противным свистом все на холме загрохотало разрывами мин. Песок посыпался в банки с едой. Да и какая тут теперь еда! Солдаты вжались в землю, вздрагивая от близких взрывов. Это ведь только я знал, что в блиндаж не попадут. Знать-то знал - только вот ощущал себя нисколько не лучше своих солдат….

Полтора часа (!), то усиливаясь, то удаляясь к переправе, рвались мины, переворачивая и разрывая трупы мёртвых и вселяя ужас в тела ещё живых. Взрывы перекопали заново всю нашу оборону, похоронив тех, кого не успели ночью мы. И… моста больше не было! На берегу, где недавно толпились последние переправляющиеся части, чадили какие-то автомобильные остатки да суетились несколько человек. От моста осталась только дальняя часть настила да деревянные сваи, торчащие из воды.

У солдат, смотревших вместе со мной на остатки последнего пути к отступлению, в глазах читался вопрос: «Всё, переправы нет. Защищать больше нечего. Теперь можно отходить?» Эх, если бы! Если пропустить врага, то он буквально на плечах наших неразвернувшихся частей уйдёт в прорыв и тогда…. Нет, этого допустить нельзя!

- Всем занять оборону! Приготовиться! Сейчас снова попрут! - солдаты, пробегая мимо меня, пытались заглянуть в глаза: «Ведь всё хорошо будет, правда?» Я старался держать взгляд уверенным - умирать на войне легче, веря в победу…

Последними подошли пулемётчики. Я посмотрел на фланг, на их вчерашнюю позицию. Она была вся перекопана взрывами. Немцы запомнили, откуда вчера работали пулемёты. Сегодня я разделил рязанцев, отправив Иванова на правый фланг. На крутой берег озера. Сам залёг снова по центру у дороги в одной из приглянувшихся воронок. Рабочих пулемётов осталось только пять. Свой мне пришлось бросить и взять другой, у убитого. В окопах стукнули металлом затворы и всё затихло на наших позициях. Все ждали появления немцев, и это ожидание почему-то затягивалось. Почти два часа было тихо, а затем послышался гул моторов на дороге, и через несколько минут стало понятно, чего ждали немцы….

На дороге показались три средних танка. Вот! Час от часу не легче! И как нам теперь с ними быть?!! К этому я готов не был. Пока они ещё были далеко и шли по дороге, но за ними угадывалась развертывающаяся пехота. Танки приближались, разойдясь от дороги по холму. Вот плюнула огнем одна из машин и снаряд, пролетев над нашими головами, взорвался у остатков моста. Танки начали палить бегло по противоположному берегу, как будто не замечая нас. И тут, вдруг, разрывы стали возникать и среди наступающего врага. Я удивился неожиданной помощи и, вращая головой, стал искать её источник. Оказывается, за грохотом танковых пушек я не услышал пикирующих самолётов! Пара наших ИЛ-2 заходила на повторную атаку. Вот чёрными галками оторвались от них бомбы и понеслись к земле.

Один из танков как-то судорожно дёрнулся и закрутился на месте, второй загорелся, но почему-то так и не остановился, а полз факелом. Третий притормозил, поджидая залёгшую пехоту. Но видимо, зря: одна из бомб угодила точно в башню танка, от чего она подпрыгнула над основанием и свалилась на бок, а из корпуса повалил чёрный дым.

Штурмовики развернулись на очередной заход, но тут из-за облаков вывалилась шестёрка «мессеров» и, поднимаясь ввысь, закрутила карусель воздушного боя. Один самолёт задымил и ушёл, светя своими крестами в чистую спокойную гладь озера. За ним загорелся и наш, уходя на бреющем полете к Советской территории. Остальные самолёты, преследуя и атакуя второй Ил, скрылись за лесом, оставив наш потрепанный отряд наедине с наседающими немцами.

Фашистские командиры понимали, что упущенное время в наступлении дорогого стоит, поэтому атаки не прекращались в течение всего дня. Волнами накатывались враги на наши редеющие с каждым часом порядки. Наступали стройными рядами, а отступали беспорядочным бегом, припадая к земле и прячась за многочисленными трупами, усеявшими некогда такой красивый зелёный холм.

Немногие, однако, уходили от перекрёстного огня моих товарищей! За атакой следовал миномётный обстрел (не такой продолжительный, как утром - спешили «гансы») и снова свежие цепи бежали на нас…

- Господи! Сколько же их на нашу голову?! - я сбился со счёта атак. Да и некогда было считать - когда идет артобстрел, все оставшиеся в живых и находящиеся в блиндаже в это время заряжают патроны. Обстрел закончился - сразу в окопы! Сколько я выстрелил за эти два дня? Сколько убил врагов? Это было уже неважно. Я видел в закопченных и грязных лицах оставшихся бойцов яростное упорство победителей, воинов, которые знали, что на этом рубеже они защищают своих родных, свой дом - то, что им близко и дорого. Они умирали, защищая своё будущее, приписав иногда что-то для родных на обратной стороне смертного медальона…

Последнюю атаку перед темнотой мы отбивали уже впятером с тремя пулемётами. Затихли, успокоились навсегда в своих окопчиках-могилках ушлые мужики-рязанцы. И казах Усманов с непривычным русскому слуху именем Галун; и украинец Карко Григорий, принявший первый бой на границе; и ещё двадцать человек - различных и по возрасту, и по национальности солдат. Умерли они за общую для всех Родину-Матушку, обняв в последний миг жизни её тёплый песочек и гордо глядя стекленеющими глазами навстречу врагу.

И не отбиться бы нам было в уже сгущающихся сумерках, да вот фашисты за день тоже устали. Когда заговорили дружно три наших последних «дегтяря», побежали наступающие враги почти сразу - как будто эта «любезная» встреча была командой к отходу. Бой, завершающий этот день, оказался скоротечным, но и он унёс от нас ещё двоих товарищей. Меня тоже зацепило шальной пулей, и в наступающей темноте я перевязывал простреленную ногу, когда на бруствере показались в полный рост фигуры нашедших меня солдат.

Переночевав в построенном вчера убежище и зарядив последние патроны, к рассвету весь оставшийся отряд был готов к новому бою. Нет, я не оговорился и не пошутил чёрно! Именно – весь отряд. Все объединилось, все слилось на этой безымянной высотке. И мертвые поддерживали своей смертью живых, и живые сражались за жизнь и за своих полегших товарищей. Я был среди них. И был счастлив этим. И не хотел иной судьбы, кроме той, которую Бог определил мне.

Почти до полудня над нашими позициями и затихшей переправой была тишина, затем загрохотало с новой силой. Долго рвались мины и снаряды, а когда расселся дым, на подступах показались вражеские солдаты. Они уже не шли в полный рост (как вначале), а двигались перебежками в несколько групп. Подпустив их поближе, я нажал на спуск пулемёта. Он заговорил послушно и словно эхо – вдруг зазвучал справа его двойник.

- Значит, нас двое осталось. Ну что ж! И это ещё не конец - сжав зубы и прижавшись к прикладу, я выбирал цель, коротенько нажимая спуск. Вдруг рядом грохнуло, и какой-то злющий шмель впился мне в левое плечо, брызнув каплями крови на песок. Захлопали вокруг мелкие разрывы пятидесятимиллиметровых мин в аккомпанементе бьющего с фланга нашего пулемёта. Мины рвались, а пулемёт аккуратно выводил свои смертоносные трели, прижимая к земле вражескую пехоту. Я прислушивался к его «песне» пытаясь правой рукой подсунуть под куртку кусок рубашки, чтобы закрыть рану. Левая рука не слушалась и висела как плеть. Вот очередной промежуток в жуткой пулемётной песне и… Молчок! Затихли и взрывы мин, и мой последний товарищ затих навсегда. Я наконец-то справился с раной и с трудом выбрался на край облюбованной воронки взглянуть на поле боя.

Песок, в очередной раз поднятый минами в воздух, мелкой пылью садился на израненную землю и трупы её защитников. Со стороны чадящего ещё танка слышались гортанные звуки команд и редкие выстрелы. Немцы решили, что тишина на наших позициях означает, что защищать их больше некому. Сначала опасаясь, а затем уже в полный рост серые шинели двигались в мою сторону, изредка постреливая.

- Это вы что-то поспешили! Я ещё жив! - нелепая улыбка проскочила на моём лице, за секунду до этого перекошенном от боли. Превозмогая слабость во всём теле, я перевернулся на спину и с некоторым трудом правой рукой дотянулся до пулемёта. Яркое солнышко на сентябрьском небе глядело на происходящее внизу с немым укором: «Эх, люди! Что же вам не живётся в мире на такой большой и красивой земле! Зачем убиваете друг друга?».

Я кое-как устроился с пулемётом на ровном месте рядом со своей старой позицией в воронке. Подумал было спуститься туда снова, но понял, что сил не хватит, да и времени тоже - я уже отчётливо слышал голоса наступающих и видел их лица. Заряженный диск был последним - я оттолкнул пустой к куче таких же присыпанных гильзами и песком. Достал пистолет. Положил справа и, прильнув к прикладу пулемёта, нажал на его спусковой крючок. Очередь стеганула по ближайшим ко мне вражеским солдатам и дугой над головами врагов ушла в небо. Стрелять одной рукой было неудобно, да и сил в ней было уже не так много. Кровь медленно покидала раненое тело и уносила с собой такие нужные сейчас силы. Пулемёт прыгал в руке неплотно прижатый к плечу.

Огонь явно не наносил ощутимого урона немцам, но заставил их снова залечь. Вот последним выстрелом дернулся ствол и затих.

- Вот теперь, похоже, всё… - я оттолкнул от себя ненужный больше пулемёт и на секунду прикрыл отяжелевшие веки. Рука потянулась к пистолету и, нащупав его, я снова открыл глаза.

Я старался целиться, стреляя в поднимающихся снова солдат. Первый - мимо, второй – мимо. Усилием воли заставил себя собраться, что оказалось очень затруднительным - глаза закрывались сами, и перед ними всё плыло, рука дрожала. Третий… Ага! Попал! Упала серая фигурка! Еще, еще - все мимо.

- Осталось два патрона, - я считал их в уме, стараясь каждый пустить в цель.

- Не, себе оставлять не буду - и у этих гадов найдётся патрон, на меня истратят и может кому другому не достанется, - мысли становились сумбурными, почти бредовыми и отрывистыми. Я снова прикрыл глаза, чтобы ещё раз собраться с силами (у меня ещё есть два патрона!). Немцы, поняв окончательно, что происходит - шли уже в полный рост, веселясь и покрикивая издалека: «Рус! Сдавайся!»

И тут я услышал отдалённые выстрелы наших полковых пушек и свист приближающихся снарядов. О! Это был не свист, который прижимал нас с солдатами к земле три последних дня. Это была песня! Лёжа на песке среди трупов своих боевых товарищей и слушая, как рвутся снаряды нашей артиллерии среди наступающих врагов, я ликовал! Все наши жертвы не зря! Войска переправились! Артиллеристы заняли позиции, пехота окопалась. Попробуй-ка, фашист, теперь возьми их! Жаль, солдаты мои не увидели, как бегут, побросав оружие, захватчики! Валятся как подкошенные, среди снарядных разрывов!

- Эх, солдатики мои, ребятки-товарищи! Все, все двадцать шесть человек погибли! Я же хотел спасти вас… - я лег на спину, глядя в родное небо. Невольная слеза скатилась по грязной небритой щеке. Стало очень холодно: ноги немели, как на морозе.

- Наверное, так Оно и бывает…

…ты же хотел хотя-бы на часок попасть в сорок первый…

- Узнал, за что и как погибал здесь взвод?

- А как же ребята в окопах не похороненные? …Похоронят….

- Ребят же, рязанцев, не найдут!!! Они же на флангах остались, мы в десятом году их даже не искали там!

- Мужики, найдите их!!! Фролов слева в низинке, Иванов справа под обрывом…

- Эх! - обрывистые мысли крутились картинками из калейдоскопа.

«Всем нашим встречам разлуки, увы, суждены…. Милая моя, солнышко лесное… » - откуда-то издалека теплом долетели строчки песенки и голос маленькой дочки:

- Пап, давай споём!

- Встретимся, маленькое солнышко, и обязательно споём ещё!

Вечное солнышко светило вечному миру, не замечая, что согревает на этой безымянной высоте только мёртвых. Ватные белые облака бежали по глади широко раскрытых в небо глаз, унося с собой в небеса души солдат, павших за Родину.

09.02-10.04.2011 г. д. Балуево, Новгородская обл.